ПОСТЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ МНОГОНОЖКА
Трансгуманизм (H+) — это философская концепция, а также международное движение, поддерживающее использование достижений науки и технологий для улучшения умственных и физических возможностей человека с целью устранения тех аспектов человеческого существования, которые трансгуманисты считают нежелательными — страданий, болезней, старения и смерти. Позиционируется как составная часть философии прогрессивизма, появившейся в период Эпохи Просвещения — совокупности идеологических течений социального прогресса, основанных на идее улучшения условий жизни человека через достижения в области науки, техники, экономического развития и социальной организации. Но стоит также отметить, что идея трансгуманизма имеет свои исторические переплетения, например, со средневековыми каббалистическими мифами о Големе или алхимическими легендами об эликсире вечной молодости. Сегодня же сферы исследований, которые в целом интересны трансгуманистам — это хай-тек, крио и биотехнологии, когнитивные науки, а также перспективы их взаимной интеграции.
Термин трансгуманизм был изобретён эволюционным биологом Джулианом Хаксли в 1957 году и представлялся им как новая идеология или вера в переступление человечеством своей текущей биологической формы, что определило базис всего последующего трансгуманистического дискурса, который в своем глубинном понимании выходит далеко за пределы решения актуальных на сегодняшний день медицинских задач (таких как трансплантация, протезирование и т.д.) и предлагает переход на ручное управление процессом эволюции в непосредственных условиях влияния стремительно прогрессирующего техногенеза.
Критика трансгуманизма в основном сводится к непредсказуемости социальных последствий появления прорывных технологий и общей экзальтированной зацикленности на индивидуалистическом начале данной трансцендентной теории. Как философская идея трансгуманизм изначально не представляет из себя полноценную идеологическую модель, но успешно входит в симбиоз с цепью зачастую прямо противоборствующих друг другу социально-политических идеологий, оставляя вопросы о векторах развития и потенциальные проблемы на откуп их последователям.
Примечательно, что дебаты о методологии H+ в научной среде не затихают годами, хотя в отношении самого существования этой доктрины здесь царит профессиональный консенсус, чего не сказать о традиционалистских и религиозных кругах, с которыми у трансгуманистов противоречия просто на онтологическом уровне. Философы вроде Дугина критикуют трансгуманизм, как некий формационный аспект феномена цивилизационного разложения — расчеловечиваение, утилизация фундаментальных ценностей, технопоклонство. Религиозные консерваторы, которых воинствующие трансгуманисты снисходительно называют неолуддитами, вовсе видят в этих тенденциях некие апокалиптические черты.
С другой стороны светское H+ коммьюнити с его универсалистскими представлениями о прогрессе, евангельски пророчащем спланированное или неизбежное пришествие всеобъемлющего блага (Небесного Царства) или технологической сингулярности — некого состояние постцивилизационной формации с предпочтительным исчезновением любых признаков homo sapiens/H+ или низведением их до радикально утилитарных функций биологических батареек для искусственного интеллекта.
What if I_Told_You, Neo?
В любом случае необходимо понимать, что условия массового общества и государственного/постгосударственного устройства глобального капиталистического мира могут в конечном итоге позволить остаться адептам лишь одного мировоззрения, и вероятнее всего, победа будет за светской моделью. Но подобный исход бы продемонстрировал профессиональную узколобость и секулярную догматичность самих трансгуманистов, ведь уже сегодня не исключена, например, наряду с критической теорией адаптация трансгуманистической проблематики человеческого несовершенства через сферу теологии (христианский трансгуманизм), где заявлен не только ресентимент социального неравенства, но и первородно-греховное начало. Технологии могли бы вносить коррективы в экзистенциальную природу человека под любым ракурсом и воспроизводить как биолюминесцентных библейских ангелов с лебедиными крыльями, так и идеальных граждан любого политического устройства и временной эпохи.
Любой каприз за ваши деньги! Или не за ваши?
Как я говорил ранее, трансгуманизм не отвечает на вопросы о мироустройстве и сосредоточен на индивидуалистическом начале человека, что хотя бы даже интуитивно коррелирует с идеалами личной свободы и принципа самопринадлежности в либертарианстве. Джеймс Хьюз, доктор философии, пишет о трансгуманизме:
Современный трансгуманизм вырос из белой, мужской, зажиточной американской интернет-культуры, и его политическая перспектива в целом представляла собой воинствующую версию либертарианства, типичного для этой культуры.
Философ и футуролог Макс Мор раскрыл либертарианский подход к трансгуманизму в термине “экстропианство”, как символ своей философии и её целей: продление жизни, расширение человеческого потенциала и контроль над природой, экспансия в космос и формирование умного, органичного, стихийного порядка.
В своем журнале Extropy Мор в начале 1990-х опубликовал следующие
«Принципы Экстропианства»:
1. НЕОГРАНИЧЕННОЕ РАЗВИТИЕ: стремление к высшему разуму, мудрости и эффективности, неограниченной продолжительности жизни и устранению политических, культурных, биологических и психологических ограничений для самоактуализации и самореализации. Постоянное преодоление препятствий на пути нашего прогресса и возможностей. Расширение во вселенную и бесконечное продвижение.
2. САМОПРЕОБРАЗОВАНИЕ: подтверждение постоянного психологического, интеллектуального и физического самосовершенствования посредством разума и критического мышления, личной ответственности и экспериментов.
3. ДИНАМИЧЕСКИЙ ОПТИМИЗМ: позитивные ожидания, способствующие динамичному действию. Принятие рационального оптимизма, избегая как слепой веры, так и застойного пессимизма.
4. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ: творческое применение науки и технологий для преодоления «естественных» ограничений, налагаемых нашим биологическим наследием, культурой и окружающей средой.
5. СПОНТАННЫЙ ПОРЯДОК: Поддержка децентрализованных, добровольных процессов социальной координации. Воспитание толерантности, разнообразия, дальновидности, личной ответственности и личной свободы.
Издание Extropy сосредоточилось на принципе эмерджентного порядка, опубликовав эссе Т.О. Морроу (коллеги Мора) об анархо-капиталистической концепции Дэвида Фридмана «Закон о частном производстве» и статью Макса Мора «Порядок без заказчиков». В этих эссе Морроу и Мор ясно показали приверженность журнала радикальному либертарианству, идеологической ориентации, которую разделяет большинство молодых, хорошо образованных американских мужчин, которых привлекает список экстропианцев. Экстропианская среда рассматривала государство и любую форму эгалитаризма как потенциальную угрозу их личной трансформации. Пятый принцип Мора «Спонтанный порядок» развил их основанную на Хайеке и Айн Рэнд убежденность в том, что анархический рынок создает свободный и динамичный порядок, в то время как государство и его крадущий жизнь авторитаризм является энтропийным.
С ростом популярности экстропианского движения в 1992 году Мор и Морроу основали Институт Extropy, который провел целый ряд конференций с 1994 по 2001 гг. Об экстропианцах также в положительном ключе заговорили в известном американском издании Wired. Но росла также и критика подобных прогрессивных идей со стороны консерваторов, обвинявших их в “ эгоизме, элитарности и бегстве от реальности”.
В начале нулевых консервативное движение против трансгуманистов выросло до назначения Бушем убежденного биоконсервативного специалиста по этике Леона Касса своим главным советником по биоэтике и председателем Президентского совета по биоэтике. Касс, в свою очередь, назначил в него и других биоконсерваторов, таких как Фрэнсис Фукуяма, автора антигенно-инженерного манифеста «Наше постчеловеческое будущее: последствия биотехнологической революции» (2002).
И это было довольно очевидным решением, поскольку неоконсервативные и про-христианские настроения в американской общественности прямо резонировали с популистскими лозунгами республиканцев (62% республиканцев при опросе в 2005 г. утверждали, что опираются на религиозные убеждения против 27% демократов). При Буше инициировалась гос. поддержка религиозных организаций, критика исследований стволовых клеток, одобрение конституционных поправок о традиционном браке, сомнения о глобальном потеплении.
Либеральный журналист Крис Муни в своей книге “The Republican War on Science” в 2005 г. попытался разоблачить политизированное лицемерие Белого дома в отношении всеобщего научного консенсуса по вопросам исследования стволовых клеток, изменения климата, обучения воздержанию, экологического регулирования и многого другого. По утверждению Муни Федеральные научные агентства, некогда полностью независимые как при президентах-республиканцах, так и при президентах-демократах, все чаще укомплектовываются политическими назначенцами и сторонниками теории, которые знают промышленных лоббистов и евангелистских активистов гораздо лучше, чем они знают науку. Также по его мнению это было характерно не только для администрации Буша, но в значительной степени это республиканское явление, порожденное консервативной неприязнью к регулированию в области окружающей среды, здоровья и безопасности, а также, в крайнем случае, теории эволюции и легализации абортов.
Просто либеральное trigger bingo!
После всего этого прогрессивной общественности лишь приходилось терпеливо ожидать эмансипации при триумфе демократов, а экстропианцы все чаще манифестировали индивидуальную независимость и больший уход от государственных ограничений.
Как итог, с приходом Обамы (“Наука нужна как никогда раньше!”) произошел реакционный прорыв озлобленных от подобной неолуддитской политики либеральных интеллектуалов из всех сфер, который до сих пор является одним из причин масштабных социальных преобразований в современных США с резким смещением влево.
Либеральная общественность до сих пор дико ненавидит все ассоциации с республиканцами.
С течением времени трасгуманизм стал широко обсуждаться на высших уровнях от популярных СМИ, престижных университетов до ООН, а Макс Мор отошел от либертарианства в пользу либеральной демократии. В пользу этого решения вероятно повлияла систематическая критика со стороны более левой общественности. Социолог Джеймс Хьюз — критик либертарианского трансгуманизма пытался в свое время убедить либертарианцев принять социальную демократию, утверждая, что:
1. Действия государства необходимы для устранения катастрофических угроз, исходящих от трансгуманистических технологий;
2. Только реальная и эффективная государственная политика по предотвращению неблагоприятных последствий от новых технологий убедит пугливую публику в том, что их не нужно запрещать;
3. Социальная политика должна прямо учитывать обеспокоенность общества тем, что трансгуманистические биотехнологии усугубят социальное неравенство;
4. Монополистическая практика и чрезмерно ограничительные законы об интеллектуальной собственности могут серьезно задержать развитие трансгуманистических технологий и ограничить их доступ;
5. Только сильное либерально-демократическое государство может гарантировать, что постлюдей не преследуют;
6. Либертарианские трансгуманисты непоследовательны в аргументах в пользу свободного рынка на том основании, что это естественное явление.
Стоит отметить, что политический фактор в дискуссиях о трансгуманизме, на мой взгляд, является ключевым. Совершенно не интересно вариться в вечных моральных спорах на стороне адептов бытия человека, как Божьей твари или “человек прекрасен сам по себе от природы, зачем вы хотите нас изуродовать?!!”. Ровно как и отмороженных любителей вмазаться нерафинированным прогрессом ради попадания в Сингулярную Вальхаллу или Царство Василиска Роко. Главный вопрос состоит в том, на какой формационной модели будет реализован трансгуманистический проект?
Кэтрин Хейлс в своей статье “Wrestling with Transhumanism” пишет:
“Трансгуманисты, конечно, признают, что современная технонаука — это не отдельная инициатива, обычно требующая значительной капитализации, больших команд рабочих и обширных сетей обмена и распространения знаний, однако эти социальные, технонаучные и экономические реалии позиционируются так, как если бы они были предприняты исключительно ради блага дальновидных людей. Кроме того, мало обсуждается вопрос о том, как будет регулироваться доступ к передовым технологиям, или о социальном и экономическом неравенстве, связанном с вопросами доступа.”
Александр Томас, докторант Университета Восточного Лондона, в своей статье «Super-intelligence and eternal life: transhumanism’s faithful follow it blindly into a future for the elite» рассуждая о негативных последствиях трансгуманизма, сразу учитывает фактор неравенства, где государство непременно может стать авторитарным исполнителем воли модифицированных привилегированных элит для контроля или утилизации не задействованной в автоматизированной экономике массы обесчеловеченных пролов. И подобные воззрения совершенно небеспочвенны, учитывая даже современный социальный разрыв в обществе. Богатейшие люди имеют доступ к большинству благ на планете, перманентно увеличивая свои доходы несмотря на любые экономические кризисы и пандемию COVID-19 при тренде на стремительное сокращение среднего класса и массовом обеднении.
В то же время либертарианский журналист Золтан Иштван в статье “Transhumanism is Under Siege from Socialism” отвечает, что левые со своей склонностью дегуманизировать всех богатых ставят множество молодых альтруистичных миллиардеров-стартаперов в один ряд с карикатурными жадными владельцами фабрик и мануфактур из марксистских агиток начала XX века. В конце концов Facebook и продукты Apple не являются прерогативой сверхбогатых, а доступны абсолютному большинству. Tesla автомобили вполне доступны американскому среднему классу, но рынок современных электромобилей зиждется не только на столь раскрученном бренде. Со временем электромобили вероятно и вовсе вытеснят ДВС.
Но прогрессивная повестка на Западе давно экспроприирована людьми левых взглядов и, как правило, они формируют универсальную (+/-) биоэтическую оценку относительно H+ технологий. Марк Цукерберг и Билл Гейтс — это те люди, чье мнение о трансгуманизме большинство предпочтет услышать сегодня первым делом. И в то же время для многих футурологические прогнозы этих владельцев мегакорпораций, которые по влиянию превосходят целые государства, звучат уже чуть ли не как политическое планирование, что закладывает плодовитые семена о глобальных теориях заговора со схлопывающейся ловушкой развитого капитализма.
Система аргументации в пользу государственного регулирования трансгуманизма, на мой взгляд, не отменяет фундаментальной нестабильности раздувающихся централизованных систем планирования и управления, что в связи с воспроизводством H+ технологий может вызвать гораздо более серьезные социальные катаклизмы, чем в разрозненной и хаотичной динамике свободного рынка. Олигархизация или национализация производственных процессов в сфере высокотехнологичных бодимодификаций, смежной фармацевтики и клонирования может породить непрогнозируемые угрозы и пагубные последствия национальных и даже глобальных масштабов вроде аварий на АЭС или талидомидовой трагедии.
К примеру, даже сегодня если на уровне небольшой коммерческой организации, занимающейся конкретными инновациями, уровень общественной опасности как правило коррелирует с размером компании и целиком находится в ответственности руководства, то крупная государственная корпорация с раздутым бюджетом и монопольным правом на целый спектр различных биохимических и генетических исследований вполне может устроить катастрофу уровня Бхопальской трагедии, а затем национализировать убытки, поплатившись лишь увольнением руководства. Поэтому любые коммерческие компании в подавляющем большинстве должны находиться в частных руках и существовать автономно в условиях перманентной конкуренции, не подкупаясь субсидиями и дотациями полностью находиться на самообеспечении по принципу спонтанного (децентрализованного) порядка.
Не любая цель оправдывает средства, а сам по себе прогресс не может являться самоцелью. Поэтому трансгуманизм в окончательном смысле сегодня далеко не так актуален, как некоторые его аспекты. Например,
ежегодно в мире проводится более 11 млн пластических операций. Трансплантация в доковидный период насчитывала до 139 тыс. операций в год. Бионическое протезирование становится все более доступным из года в год, ну а протезирование зубов уже давно стало чем-то совсем обыденным, вроде установки новой лампочки. И все это благодаря рыночной конкуренции.
Развитие генной инженерии в сторону создания искусственных жизненно важных органов вместо поиска донора могло бы стать первым шагом к древнейшей человеческой мечте о бессмертии, легко реализуемой в рамках товарно-потребительского оборота, будто замена интегральной микросхемы. Если человека можно будет собрать и разобрать, подобно конструктору, то, например, печень со временем можно будет менять хоть каждые пол года подобно топливному фильтру автомобиля. Это ли не потребительская мечта среднего обывателя? Нет, это просто маркетинговый проект, а индивид сам, согласно принципам свободного рынка, в праве решать, нуждается ли он в новой печени или нейрочипе. Но далее возникает вопрос, а насколько возможно следуя этой логике и внутренним убеждениям отказаться от технологий без ухудшения качества своей жизни?
Либертарианец Рональд Бейли в “Transhumanism and the Limits of Democracy” пишет:
В конце концов, можно представить, что в будущем будут доступны различные методы лечения и улучшения, соответствующие различным ценностям и убеждениям граждан. Христианские ученые, возможно, полностью отвергли бы большую часть современной биотехнологии; Свидетели Иеговы могут с подозрением относиться к лечению, которое, по их мнению, сродни использованию или переливанию крови; Католики могут отказаться от регенеративных методов лечения, полученных из человеческих эмбриональных стволовых клеток; а третьи захотят в полной мере воспользоваться всеми биомедицинскими усовершенствованиями и методами лечения. Таким образом, плюралистическое общество уважает убеждения своих сограждан и обеспечивает мир среди людей с различными взглядами.
Также затем в статье “Is Transhumanism Coercive?” Бейли говорит:
В примитивных обществах одним из способов оставаться на вершине иерархии дворян, военачальников и священников является отказ потенциальным конкурентам в доступе к таким «модификациям», как чтение, письмо и арифметика. Но как только вертикальное принуждение прекращается и начинается конкуренция, гонка никогда не заканчивается; чтобы оставаться в игре, каждый должен постоянно повышать свои навыки. Благоприятным побочным эффектом этой конкуренции является то, что социальная производительность резко возрастает, и люди становятся богаче, здоровее, образованнее и, да, в целом, свободнее.
Он оппонировал в дебатах Питеру Лоулеру, консервативному профессору политической философии, который в свою очередь утверждал, что конкурентная среда свободного рынка быстро порешает всех носителей традиционных убеждений и как минимум религиозные врачи и профессора рискуют остаться без работы, поэтому при условиях государственного невмешательства они окажутся в условиях, вынуждающих их принимать биотехнологии, дабы оставаться конкурентноспособными. Бейли дал на это довольно утилитарный ответ:
Предоставление людям возможности продлевать свою здоровую жизнь и улучшить свои интеллектуальные способности, физическую выносливость и эмоциональную устойчивость не ограничивает, а расширяет их свободу. Это способности, которые хотелось бы получить каждому(!), потому что они расширяют диапазон их возможных жизненных выборов. Глупость и болезнь редко делают человека свободнее.
Риторически Лоулер пытается спутать «вынуждение» с социальным давлением, исходящим от конкуренции. Вынуждение — это акт применения силы или запугивания с целью добиться согласия против своей воли. Конкуренция подразумевает соперничество между двумя или более людьми или группами за желаемый объект или цель. В либеральных обществах для распределения денег, статуса и власти используется экономическая и политическая конкуренция, а не принуждение. Надо признать, что конкуренция может раздражать, особенно тех, у кого уже есть деньги, статус и власть.
Насколько здесь может быть последователен либертарианский трансгуманизм по Рональду Бейли, который буквально в лучших традициях социального планирования определяет потребности каждого индивида, выкидывая тех, кто предпочел бы сознательный отказ от этих потребностей за обочину конкурентной среды? И хотя он позже приводит амишей, как пример примитивистов, мирно сосуществующих в соседстве с мегаполисами, но разве можно гарантировать, что в гипотетичном будущем их поселение не снесет гигантский бур при прокладке тоннелей для hyperloop поездов? Или за подобными казусами будет следить вездесущий искусственный интеллект с прошивкой “Всеобщей декларации прав и свобод”? Тогда какова вероятность того, что он не превратится в SJW версию Skynet?
Будущее беспощадно!
По крайней мере будущее массового общества, ведь оно не оставляет нам выбора, каким бы плюралистичным оно ни было. Полагаю, что в гипотетическом либертарианском будущем совершенно недостаточно иметь свободный рынок и широкие гражданские права. Необходима гарантированная государством свобода ассоциаций, где в идеале могли бы жить люди не только разных убеждений, но и реализована возможность жизни вне индустриальной и постиндустриальной формации. Возможность как для технофобов жить в условиях примитивных сельских общин времен раннего Средневековья, так и для технофилов — в киберпанк дистопии 2077. Насколько это реализуемо с учетом ресурсных потребностей для сверхразвитых обществ еще предстоит выяснить, но полагаю, что открытый космос смог бы дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. В свободном обществе прогресс не должен быть универсальной всепоглощающей силой. Ведь все таки прогресс — это такой же социальный конструкт, как религия, поэтому не стоит с тем же религиозным сверхоптимизмом реагировать на любые проявления “прогресса”, как это было в XX веке кровавых массовых экспериментов.
P.S.
Рефлекторный скепсис относительно всего нового всегда был биологическим признаком инстинкта самосохранения, а впоследствии и рационального ума. Полагаю, что осознание этого и могло бы стать сутью социального прогресса XXI века.
